От грозы к буре - Страница 48

Да и во всем остальном вела себя как обычная покупательница. Так же дотошно ткани рассматривала, так же придирчиво мяла их в руках, хотя покупала не столь часто – больше разговаривала да шутила. И все бы ничего, только иной раз ее взгляд становился странным. И глядела она в это время не на Любомира, а куда-то вдаль, сквозь молодого купца, словно и не было его. А в глазах синих искорки мерцали, веселенькие такие. То ли вспоминалось ей что-то хорошее, светлое, то ли, наоборот, грустилось о чем-то. А может, о ком-то? Бог весть.

Потом спохватывалась и опять шутила, смеялась.

А однажды, когда совсем уже потеплело и смерды в селищах давно отпахались да отсеялись, пришла и долго-долго молча в тканях рылась. Лишь когда последняя из покупательниц отошла от прилавка, она голос подала:

– Плохой у тебя товар, парень. Думается, муж мой, князь Ярослав, мне золотного аксамиту получше привезет, когда Константина Рязанского повоюет.

– А у нас на торгу сказывали, что ныне переяславцы со всеми прочими князьями в иные земли собрались – немцев орденских воевать. А оттуда нам не аксамит привозят, а суконце ипьское, – нашелся Любомир с ответом.

– Пусть себе говорят, – усмехнулась княгиня. – Мне же доподлинно известно, что поход сей супротив Рязани будет.

– Нешто о таком женкам сказывают? – усомнился Любомир.

– А мне никто и не говорил. Только я сама от половцев это слыхала. У нас их ныне на княжьем дворе десятка два проживает. Вот они меж собой и говорили о том, как грады в княжестве рязанском жечь будут да какой их славный прибыток ждет.

– Да они по-нашему и говорить, поди, не могут. Нехристи ведь.

– Они и не говорили, только у меня мать – половчанка крещеная. Сызмальства своему языку обучала. Им-то и невдомек, что княгиня переяславская все, что они бормочут, понимает, потому и не таились.

– Да отобьется, небось, князь рязанский. Он же лихой, – махнул беззаботно рукой Любомир, – куда там двум-трем сотням половецким град русский на копье взять. Кишка у них тонка.

– А если сразу две орды придут? – спросила княгиня строго. – У хана Котяна, как сами половцы сказывали, похваляясь, – тысяч сорок, да у Юрия Кобяковича не меньше. Конечно, в запале чего не скажешь, но даже если вполовину правда – все равно худо рязанцам придется. И Константин не поможет. Ему другое дело сыщется – рати удерживать, кои волоком с Десны на Угру перейдут, а оттуда по Оке до самой Рязани домчат. Хотя даже не одно – два дела. Еще и булгары с Волги двинутся. Не зря же князь мой к ним своих лучших бояр отправил, – пояснила она улыбчиво и гордо вскинула голову. – Так что быть мне к осени в аксамиты да паволоки разодетой. Опять же слыхала я, что и златокузнецы в Рязани тоже знатные. Стало быть, и колтами разживусь.

– А хорошо ли о таких тайнах с гостем торговым болтать? – грубовато заметил Любомир, торопясь опасный разговор закончить. – Мы же ныне тут, а завтра там. Опять же язык за зубами держать не приучены.

О таких важных новостях надлежало в срочном порядке, ни минуты не медля, известить князя, вот парень и ляпнул, чтобы Ростислава обиделась и ушла.

– Да чего тут бояться, – равнодушно передернула она плечиком. – Даже если бы ты и восхотел упредить, так все равно не удастся тебе. Мой князь зело умен – для торгового люда все пути теперь перекрыты напрочь. По Десне, пока рати не пройдут, дозоры никого не пропустят. Ежели только лесами податься, да не вдоль рек, а прямиком на восход, – протянула задумчиво. – Ну, тогда, может, гонец и поспеет. Но нешто кто до такого додумается? – и посмотрела испытующе. – А что касаемо языка за зубами, так мне почему-то мнится, что совсем оно и не так, – медленно, нараспев произнесла княгиня, в упор глядя на Любомира. – Когда надобно, твой язык будто в ларце за семью замками.

– Не боишься, княгиня, что ошиблась? – улыбнулся тот насмешливо.

Из последних сил старался он виду не подать, что теперь торопится, как никогда ранее не торопился.

– Нет. Я иного боюсь – чтоб ты не ошибся, – ответила Ростислава, так же медленно и отчетливо выговаривая слова. – Как тогда зимой, помнишь? Ну, у терема княжеского во Владимире.

– Спутала ты, княгиня, – с трудом выдавилось непослушными губами.

– Вот того я и боюсь, что спутала, – вздохнула она печально и пошла с торга, низко-низко голову склонив.

Ростислава и впрямь боялась лишь того, что Любомир не поверит ее словам. И что тогда? А тогда…

«Бр-р! Лучше не думай об этом, – сердито приказала она самой себе, но тут же пожаловалась: – Да как же не думать, коли сердечко так и болит, так и стонет».

Она вспомнила, как около месяца назад Ярослав взял ее с собой в Киев с отцом повидаться. Был он непривычно ласков, шутил, улыбался, хоть и натужно, сулился и то ей купить, и это. Ростислава сразу поняла, что боится он, будто княгиня худое что отцу про него расскажет, а тот сызнова осерчает. Самому Ярославу о догадке своей она ни словечка не вымолвила, только усмехнулась в душе презрительно – сколько уж лет прожили вместе, а муж так и не понял, что жалобами она отродясь не занималась, да и вообще…

Тот памятный разговор с батюшкой состоялся чуть ли не перед самым отъездом. Да и то сорвалась она попросту, когда Мстислав Мстиславович, округлив глаза, стал рассказывать ей про Константина, да про то, каким зверем рязанец оказался, и даже князей не пощадил – повесил прилюдно.

Хотя нет. Тогда-то она как раз смолчала. Это уж потом, когда отец начал ей рассказывать, что Константин, помимо всего прочего, еще и язычник тайный, да не просто богам старым молится – то полбеды. Он ведь вовсе дьяволу душу продал, с нечистью спознавшись. Печать каинову на нем сам епископ приметил, а дружинники Константиновы сами сказывали, будто он с водяным разговоры разговаривал и все, поди, о колдовстве и прочей мерзости. Вот тут-то Ростислава и не стерпела.