От грозы к буре - Страница 99

Вторая почти тут же угодила в Ральфа, который не издал ни звука.

Маньяк с Константином немедленно вскочили на ноги и….

– Даже и не думай, княже, – чуточку с ленцой произнес очень знакомый Константину голос.

Едва говоривший выехал на свет, как князь узнал его. Это был убийца, он же насильник, он же возмутитель Пронска, человек, который ранил ядовитой стрелой Миньку, сжег Рязань, был повинен в гибели сотен простых рязанцев, а также его жены и Купавы. Словом, это был тот самый Гремислав.

– Стоять, – негромко произнес Константин, едва заметив, как Маньяк сделал шаг в сторону. – Стой, где стоишь, а то они из тебя сейчас ежика сделают.

Ведьмак послушно остановился.

– А что по такому случаю говорила мамочка воеводы, княже? – вновь раздался до омерзения знакомый голос.

Между тем на полянке сзади Гремислава появился первый всадник. За ним из лесной тьмы вынырнули еще несколько.

– Десять, двенадцать, пятнадцать, – успел вполголоса машинально посчитать их количество Константин и громко ответил: – Если ты про Клавдию Гавриловну, то помнится, что мой воевода как-то сказал с ее слов, что не очень-то хорошо быть вторым мужем вдовы, но все равно это гораздо лучше, чем быть ее первым мужем.

После некоторой паузы до опального дружинника наконец-то дошел смысл шутки, и он раскатисто засмеялся. Следом за ним стали смеяться остальные.

– А ты не из робкого десятка, княже, – одобрительно заметил он. – Не у многих хватило бы духу шутки шутить перед собственной смертью.

– А в чем мои воины перед тобой провинились, Гремислав? – спокойно осведомился Константин. – Ну, понятно, что ты на меня обиду затаил. Хотя если разобраться, то кроме самого себя тебе виноватить некого. А их-то за что?

– Такой, стало быть, им выпал жребий, – пожал плечами Гремислав. – Не поехали бы они сюда с тобой – жить бы остались.

– Маньяка-то хоть пожалей.

– А ты меня пожалел?! – крикнул Гремислав.

– Я тебя по Русской правде судил, – твердым голосом ответил Константин. – Божьего суда ты сам испугался – сбежал.

– Как же, по правде, – издевательски засмеялся Гремислав. – А когда я тебе три года назад девок свежих, почитай, кажный месяц таскал, а потом, чтоб огласки не было, их в Оке вылавливали – это как? Что об этом в Русской правде сказано? Коли по закону решил жить, так с себя бы и начал. А я всего одну и попортил. К тому же и ту не убивал – сама она в Проню кинулась. Да и брат ее – он же и вправду на меня бросился. Что мне оставалось?

Объяснять, что три года назад его, Константина Орешкина, вовсе и не было в княжеском теле, смысла не имело, поэтому он ограничился лишь лаконичным замечанием:

– Брат ее без меча был, так что ты безоружного убил.

– Без меча, – хмыкнул Гремислав. – А ты знаешь, княже, как легко простой лопатой человеку глотку порвать? Я бы тебе сам показал на мальце твоем подыхающем, токмо жаль, что лопаты под рукой нет, да и поспешать мне надобно. Я уж тут и так подзадержался, четыре дня тебя вынюхивая да высматривая.

– Маньяк, встань сзади меня, – шепнул Константин. – Как только стрелы полетят в нас, ты тоже падай. Только так, чтоб я тебя накрыл. Авось не заметят, а добивать не пойдут. Мне-то уже так и так конец.

– Сам вставай, – буркнул ведьмак. – Если от Вассы спас, так думаешь, что я вовсе ни на что не годен?

– Ты что, княже, Русскую правду вспоминаешь или молитву читаешь? – поинтересовался Гремислав.

– Скорее, псалом, – откликнулся Константин.

– Оно, конечно, без покаяния душу христианскую негоже в ирий отправлять, одначе поспешить бы тебе надо.

– Ночь длинная. Куда тебе торопиться-то? На сук?

– Когда я на нем болтаться буду, тебя уже давно черви сожрут, – огрызнулся Гремислав. – А спешу я, потому как еще потрапезничать собираюсь. Вон у вас сколько снеди с собой, а господь велел делиться. Не пропадать же добру попусту. Ну, будя тут с вами рассусоливать.

Он поднял руку кверху, намереваясь отдать команду своим стрелкам, но в это мгновение откуда-то из-за спины стоящей у костра парочки раздался громкий женский голос:

– Не спеши, Гремислав. Нынче мое время наступило трапезничать.

Константин и ведьмак невольно оглянулись. У противоположного края полянки неподвижно стояла женщина. Ее некогда белый саван, сейчас изрядно перепачканный землей, легко колыхался на невидимом ветру, хотя Константин готов был поклясться, что не чувствует даже малейшего дуновения. И сразу на всех присутствующих пахнуло нестерпимо удушливым, тошнотворно сладким запахом тлена и разложения.

Женщина приблизилась, и Константин с ужасом узнал в ней Вассу. Шла она, почти не касаясь земли. Губы и подбородок ее были запачканы чем-то алым, а рот кривился в злой усмешке.

Она миновала, не останавливаясь ни на мгновение, стоящих возле костра, сделала еще три шага и, остановившись в нескольких метрах от всадников, хищно провела по губам синеватым распухшим языком. Усмешка на ее лице стала еще шире, отчего уголки рта лопнули, не выдержав такого натяжения, и это было последней каплей, вызвавшей жуткую панику.

Дико ржали кони, вырывая поводья из рук всадников и стремясь ускакать куда угодно, лишь бы подальше от надвигавшейся на них нежити. Три стрелы все же просвистели в воздухе, но с поднявшихся на дыбы коней промахнулся бы и самый меткий лучник.

– А-а-а!

– Упырь!

– Спаси, сохрани и помилуй!

– Гремислав, иуда, куда ты нас привел?!

– Мамочка, родненькая, маманюшка моя! – верещал тоненьким голоском, убегая без оглядки в мрачную лесную чащобу, бородатый широкоплечий мужик.