– Въезжай быстрее!
– Свобода, – прошептал Пятак, как только оказался внутри града и тяжелые засовы ворот с грохотом закрылись, надежно защищая его от любых посягательств половцев и самого хана.
Уже сняли бережно с коня Родиона, унеся куда-то, уже сам воевода перед Пятаком предстал, весь заспанный и в сапогах на босу ногу, а тот все сидел на мохноногой половецкой кобылке, не в силах слезть с нее.
– Меду ему плесните, – буркнул Юрко, поняв, что никакого толка сейчас от парня не будет.
Потоптался возле, прикинув на глазок, сколько в парня влить надо, еще раз поглядел на Пятака и, вздохнув, сокрушенно махнул рукой, уточнив почти сердито:
– Жбан налейте. Пущай мужик отойдет. К завтрему оклемается – тогда уж сразу ко мне его.
Но бдительности не терял. Отозвав в сторону одного из десятников, шепнул тихонько:
– Ты, Гуней, за ним пригляди пока, – и многозначительно подмигнул. – Мало ли что.
– Понял, – кивнул тот серьезно, обрадованный доверием Юрко, который, зевнув и взглянув на чуть посветлевшее небо, заметил: – Однако я еще и поспать чуток успею.
– Пошли, что ли, – дернул Пятака за ногу Гуней. – Налью, коль воевода расщедрился, – но тот, ничего не слыша и не видя, продолжал шептать, блаженно улыбаясь:
– Воля, братцы милые, воля, – а из глаз его безостановочно катились слезы, которые Пятак не замечал.
Вот только почему-то плыло все вокруг и дрожало, а он боялся, что все это – и бородатые русские ратники, и зевающий воевода, и стены Ряжска вместе с бревенчатыми строениями внутри крепости – самый обыкновенный сон, только очень счастливый. Стоит только сейчас ему слезть с лошади, как он тут же проснется, и потому Пятак, крепко уцепившись руками в жесткую конскую гриву, слезать не хотел ни в какую.
Кое-как его наконец отвели в гридницу, почти насильно влили полжбана меда и положили спать на солому, рядом со смачно храпевшей на все голоса доброй сотней мужиков-ратников. Но Пятак и им шептал в полузабытьи, пока не заснул по-настоящему:
– Воля, братки милые, воля.
Ряд молодых ученых, например белгородская школа во главе с В. Н. Мездриком, которым очень хочется, вопреки правдоподобию, внести что-либо принципиально новое в исторические изыскания, посвященные этому периоду, утверждают, что князь Ярослав якобы предварительно договорился с половцами. Этим и объясняется одновременное нападение на Рязанское княжество.
Разумеется, это не так, поскольку в этом случае они объединились бы еще до своего вторжения и шли бы могучей совместной ратью, получив тем самым ряд дополнительных преимуществ. Тем более что русские князья всегда так поступали.
Раз этого не было сделано – следовательно, степняки просто воспользовались удобным случаем, узнав про военные действия и решив, что Константину будет просто не до них. К тому же силы, которые имелись в наличии у половцев, вполне позволяли им вести самостоятельные действия.
Будет всем по награде: пусть один в Новеграде
Поживится от русских добычей.
Жены их, как в окладах, в драгоценных нарядах;
Домы полны; богат их обычай.
А. С. Пушкин
Воевода наутро с Пятаком недолго разговаривал. Ему и беседы с Родионом хватило, после которой он изрядно повеселел.
Судя по тому, как быстро бывшему ханскому толмачу выдали все необходимое и поставили на оборону одной из стен, гонец отозвался о нем очень и очень лестно.
Сам же Пятак радовался один день, на другой уже поскучнел, а на третий, особенно к вечеру, и вовсе смурным стал. Тревожило его не то, что он Юрию Кончаковичу на кресте поклялся. Пусть его покарают небеса за ложь – не важно.
Совсем от иного кошки на душе скребли. Все-таки, как ни кинь, а есть на нем грех перед своими, что ворота для него распахнули. Если бы подозрением обидели или еще какими намеками – не так досада грызла бы. Но они ж его как равного приняли, а он к ним приехал с камнем за пазухой.
И еще одно его беспокоило. Уж очень спокойно мужики рассуждали о казне княжеской. Можно сказать, болтали даже, причем ни на кого не оглядываясь. Нешто хорошо это, когда тайна вот так в открытую гуляет?
Пятак на четвертый день, ближе к ночи, украдкой встал и в сад близ терема заглянул. Походил, потоптался между яблонькой и вишенкой, даже попрыгал немного. Точно – не рыл там никто. Зато в тех местах, что Родион указал по секрету, свежая землица сверху лежала. Сразу заметно – копали ее недавно. Чтоб казну княжью найти и забрать, половецкому хану одного дня хватит.
На пятый день он решился наконец сомнениями своими с воеводой поделиться. Тот в ответ лишь пробасил равнодушно:
– Да тебе-то что за печаль? Пусть он град вначале возьмет, а уж потом роет вволю. К тому ж я в грамотке совсем иные места указал. Так что поискать ему все равно придется.
– Знает он уже, где зарыто, – выпалил Пятак и осекся сразу.
– Откуда тебе это ведомо? – посерьезнел Юрко.
– Сам я хану и сказал, – вздохнул Пятак, потупив голову.
Так, с понурой головой, не поднимая на воеводу глаз, он и поведал все, как было. Зато на сердце сразу полегчало. Пусть будет, как будет, а таиться он больше не собирается.
– Значит, на кресте поклялся? – переспросил Золото.
– Угу, – кивнул Пятак.
– Это грех, – поучительно заметил воевода. – Эх ты, пирожок без никто. Раз поклялся, то надо исполнить, иначе тебя кара небесная не минует. Нитка-то золоченая с тобой ли?
– Со мной, – настороженно протянул Пятак.
– Стрелу состряпаешь, как с ним и уговорился, – повелел Юрко. – А вечером и запустишь.